На 23 февраля принято рассказывать смешные, условно правдоподобные истории про армейскую службу. Я расскажу реальную историю про военное Арт-нуво.
Служил я в незапамятные времена на ракетном полигоне Эмба. Тридцать пять тысяч квадратных километров казахской степи. Единственное место в Варшавском договоре, где стреляли боевыми ракетами из комплексов ПВО по боевым ракетам среднего радиуса действия. Например, легендарный С-300 первые боевые стрельбы после окончания испытаний проводил там на моих глазах и при моем непосредственном участии.
Попал я на Эмбу, в общем-то, случайно, а может и закономерно — это как посмотреть. Сначала, как водится, была учебка в Харькове на Холодной горе (говорят, там сейчас склады чего-то).
С первого же дня нас стали пугать какой-то Эмбой. Отцы-командиры говорили, что, мол, дебилы, залетчики и просто тупицы безмозглые — все поедут на Эмбу. Разумеется, при этих словах я снисходительно улыбался, так как это все не про меня.
И вот незадолго перед малым дембелем мы с моими корешами из нашего боевого Интернационала отправились в самоход в ближайший магазин через дорогу от части. Я, одессит, западенец, бакинец и армянин (бакинец — это отдельная национальность в Азербайджане). Да, вот так вот жили мы в Союзе.
Купив вина, мы не бухнули из горла где-то на задворках, а по моему предложению с комфортом и стаканами расположились под забором части. Как потом выяснилось, это место под забором каждый день в ходе традиционного обхода посещал каждый дежурный по части. Не был исключением и тот прекрасный весенний день.
В общем, весь Интернационал разъехался по самым гиблым местам Родины, а я, так как на допросе у замполита плюс ко всему еще и сказал: «А чо…», поехал в самую дыру — на нашу любимую Эмбу, о чем нисколько не жалею.
Собственно история случилась уже на втором году службы, когда я смог выслужиться из сержантов в рядовые и занял пост начальника узла связи Центрального командного пункта «Нева». Четыре радиорелейные станции, две УКВ, мачтовое (антенное) хозяйство, телефонная ВЧ-связь и самое главное — сеть обычной телефонной и громкой связи управления стрельбами для нашего командира. У нас с ним (командиром) и бункеры были рядом: только у него побольше и полы паркетные, а у меня поменьше и линолеум на бетоне.
Зато ко мне никто не заглядывал. Один раз, правда, занесло какого-то генерала армии, а я как раз от танкового аккумулятора прикуривал (снабжение было московское, поэтому курили «Памир» фабрики «Ява», но спички завозили редко). Услышав сзади голос: «Как дела, сынок?», я чуть было не ответил, но тут пошел ток по проводам, табачок задымился, голос мне изменил, и это меня спасло.
Картина маслом (но это еще не Арт-нуво): генерал армии, за ним еще пара генерал-полковников, дальше Пиночет (наш командир) с веселыми и круглыми глазами и я — левая рука с дымящейся сигареткой, правая тянется к пилотке на коммутаторе:
— Товарищ генерал армии, громкая связь с площадками контроля стрельб «Тасоба» и «Садир», а также площадкой запуска ракет «Амур» установлена. Дежурный по связи ЦКП «Нева» рядовой Мокрецов.
— Маладе-е-е-ц, сынок!
И ушел.
Пиночет потом до конца службы при каждой встрече смотрел на меня добрыми и задумчивыми глазами. Видимо, поэтому я поехал домой не через двадцать четыре месяца после призыва, а через двадцать пять. Зато командир меня лично увольнял, увидев как-то на разводе, сказал: «А этот что здесь делает?». И назавтра я уже уехал.
Так о чем это я? О милитаристском искусстве. Полигон работал по очень простой схеме. Раз в два года каждая бригада или полк ПВО должен приехать и отстрелять на оценку. Войсковики (как несколько пренебрежительно мы их называли) вставали огромным табором в степи вместе со всей своей техникой, и жили так от месяца до трех.
От оценки за боевую стрельбу зависела не только судьба ракетчиков, но и дивизии или армии, в состав которой они входили. Поэтому на поклон к Пиночету (полковнику Пичугину) ходили целые генералы, осторожно интересуясь на предмет перспектив, на это командир, как правило, отвечал что-то типа: «не видно не зги».
Узел связи на «Неве» был местом притягательным для войсковиков, у которых связь, кроме секретной по линии разведки, могла быть только через мой коммутатор. От меня же можно было из голой степи позвонить куда угодно. Интеллектуальный центр полигона, как бы.
И вот как-то понаехали к нам немцы, то есть бригада из ГСВГ, как сейчас помню, позывной «Буффало». И одновременно с ними афганский полк. Афганцы приезжали ненадолго, без своей техники: только отстреляются и снова на войну. И тут же (хотите верьте, хотите нет) пригнали «партизан» из Белоруссии — взрослые степенные дядьки, призванные на военные сборы. Вот уж кого было жалко.
И как-то мы с немцами и афганцами разжились у «партизан» самогоном. Тех и меньше было, да тут еще суровые парни в панамах, в общем, у белорусов не угостить нас самогоном шансов не было.
А у афганцев был парень, который замечательно делал наколки — просто картины на батальную тему. И один немец пристал к нему: наколи мне Т-72 и все тут. Тот ему говорит, что, мол, он просто накалывает, а художник у него там остался, сам-то он так себе рисует.
Немец ему: да мне все равно, давай танк и дело с концом, ты гений, ты Пикассо, ты Малевич!.. Видимо, Малевичем он его и убедил.
Надо сказать, что воинские организмы к тому времени были уже несколько утомлены, и всех клонило в сон. После завершения работы афганец пошел к себе в часть, а расслабленного и счастливого немца я пригрел в бункере.
Наутро, сержант Петров глянул в зеркало на свое плечо, но не увидел картинки Т-72 — там синели четыре корявые буквы ТАНК…
P. S. Если что, на фото я справа, рядом со мной армейский дружок узбек Фуркат Халтураев и какое-то животное, пойманное им в степи.